День, в который… (СИ) - Некрасова Екатерина (книги бесплатно txt, fb2) 📗
Безнадежное «Пусть она будет счастлива» служило плохим утешением. Впрочем, посещали Норрингтона и кощунственные мысли: все же за время эпопеи с «Черной жемчужиной» и Исла-де-Муэрта он понял многое, чего предпочел бы не знать. Элизабет, дочь губернатора, первая невеста Ямайки, — красивая, умная, элегантная, настоящая леди… Разве он стремился к супружеству с женским вариантом Джека Воробья?
Сжался обтянутый белой перчаткой кулак — тихонько опустился на перила. Норрингтон умел владеть собой. И, несомненно, не дурное расположение духа, а единственно здравый расчет явился причиной того, что он не счел нужным везти беглецов обратно в Порт-Ройал (где их все равно поджидала виселица), а попросту приказал потопить пинасу. Что, должно быть, все равно было жестоко, — но, подумав так, Норрингтон сам удивился своему равнодушию. Разве достойны снисхождения грабители и убийцы? Еще развозить их туда-сюда… одного уже возили. (Вспомнив наглую золотозубую ухмылку и выдохнутое чуть не в лицо «Я болел за тебя, приятель», командор, мысленно застонав сквозь зубы, отвернулся к борту. Опустевшие волны все бежали к горизонту, и море под солнцем походило на расплавленный металл. А под бортом — пена, клубки пены в бирюзовой глубине…
Воробей стал для него больной мозолью; если б не природное здравомыслие, командор мог бы всерьез поверить, что в день, когда проклятый пират ступил на пристань Порт-Ройала, его, Джеймса Норрингтона, удача оступилась на бронзовом шаре — том самом, на котором, согласно римской мифологии, ей полагалось бы стоять. Ну да, командор был зол. Во всяком случае, трактовал свои эмоции как злость; а вообще-то за ним не водилось привычки к самоанализу…)
Но, уж конечно, не Воробей был повинен в том, что, опасно приблизившись к южному побережью Эспаньолы, «Лебедь» повстречался с кораблем испанской береговой охраны.
Это было невезение. И никак иначе это назвать было нельзя. Сорокопушечный испанский фрегат был страшным противником для «Лебедя» с его двенадцатью пушками, и встреча с ним могла быть только волей Господа, пожелавшего до срока призвать к себе три десятка английских моряков (и одну мартышку, доставшуюся англичанам по наследству от разгромленных на Исла-де-Муэрта пиратов). А тут еще испанский командир оказался сторонником технических новшеств — он обстрелял англичан брандскугелями, полыми ядрами, начиненными горючей смесью.
…Рухнула тлеющая грот-брам-стеньга. Горели снасти; горели деревянные обломки, запутавшиеся в снастях. Сквозь дым Норрингтону вдруг почудилось летящее ядро — черный круглый предмет; он все смотрел — расширенными глазами, не веря себе, — когда ударило горячим воздухом, с неба посыпались обломки… и палуба вдруг поднялась дыбом и бросилась в лицо.
Он лежал ничком. И было тихо, так тихо, — только тонкий звон в ушах…
Он оглох. Разбил нос; теплые кровяные струйки текли по лицу — соленое слизывалось с губ… От дыма слезились глаза.
Мир горел. Сквозь черный дым пламя казалось кровавым. Мир качался и плыл, мир вращался и ходил ходуном; командор пытался подняться на четвереньки — руки дрожали, не слушаясь. Обшлаг правого рукава был разорван. Парик валялся впереди, у борта…
В ушах по-комариному звенело. Палуба содрогалась под ногами.
А потом впереди, всего в нескольких ярдах, сквозь рассеивающуюся дымную пелену проступили очертания разворачивающегося испанского корабля. Разворачивающегося, несомненно, для бортового залпа; сквозь плывущие по ветру серые клочья — длинный ряд открытых портов, блеск начищенной меди… двадцать пушечных жерл, глядящих в упор. Вот офицер в вороненой кирасе вскинул руку…
— Мушкете… (голос сорвался) Залп! — заорал Норрингтон, и услышал сразу все — себя, треск ломающегося дерева и треск огня, шипение падающих в воду горящих обломков, хриплый вой испанской трубы и — совсем рядом — отчаянный визг мартышки, некогда принадлежавшей пирату Барбоссе…
А потом — редкие мушкетные выстрелы. Кажется, он различил ухмылку на закопченном лице испанца; поднятая рука замерла в воздухе — сейчас она упадет…
И тут случилось непредвиденное. Командор успел заметить только, как что-то темное мелькнуло в воздухе. Крик; испанский командир, согнувшись, держался за лицо. Из-под ног у него катилась что-то круглое… круглое?.. Потрясенный Норрингтон узнал одношкивный блок. На фок-мачте «Лебедя» мартышка скалила зубы, потрясая кулачком. Ядра оборвали множество снастей; обезьяна, должно быть, ухитрилась отцепить от какого-то из обрывков тяжелый дубовый диск размером с тарелку — и…
Командору доводилось слышать присказку (весьма раздражавшую его), что один пират в бою, дескать, стоит трех солдат, — но теперь-то и вовсе выходило, что одна паршивая пиратская мартышка в бою стоит всей команды!.. Впрочем, даже усмехнуться этой черно-юмористической мысли он не успел — очередной громовой удар вырвал палубу из-под ног. Уже падая, Норрингтон успел увидеть небо, отразившееся в медленно растекающейся кровавой луже.
Вовремя вступивший в бой секретный резерв в лице мартышки изменил ход сражения. У испанского фрегата «Санта Эрнанда» была сбита резная фигура святой на носу, пробита высокая носовая надстройка, обломанный бушприт висел в путанице снастей, — но пусть безносой и одногрудой, с выщербленным глазом Эрнанды испугался бы сам морской дьявол, а с единственной на всю покосившуюся бизань-мачту реи взывал о помощи матрос, лишенный возможности спуститься, — воинственный пыл покинул испанского командира только вместе с сознанием. Контуженный, он был унесен в каюту, а его оставшиеся без руководства подчиненные предпочли подобрать упавших в воду соотечественников и ретироваться, оставив горящий и, кажется, готовый вот-вот затонуть английский корабль на произвол судьбы.
Последними (под гогот и выкрики столпившихся на палубе англичан) к испанскому борту причалили трое нечестивцев, кощунственно оседлавших многострадальную святую Эрнанду — двое гребли обломками досок, а третий, сидевший сзади, исполнял функции руля, бойко загребая ногами.
Впрочем, победа, сомнительные лавры которой командору по справедливости следовало бы разделить с мартышкой, едва ли заслуживала названия таковой. Пожар удалось потушить, но «Лебедь» дрейфовал по течению, завалившись на левый борт (команда перетащила туда пушки и вообще все тяжести), и, хоть низкие волны не доставали пока пробоин в правом борту, поводов для радости Норрингтон видел немного.
Команда, впрочем, придерживалась несколько иного мнения — делегация из четверых выборных под предводительством рыжего боцмана О'Малли торжественно, на оловянном блюде поднесла героической мартышке найденный на камбузе банан. Что было, в сущности, черной неблагодарностью, ибо банан валялся на камбузе давненько — возмущенная героиня плюнула, прицельно угодив подгнившим огрызком в глаз судовому капеллану, который как раз поднялся на палубу.
У забрызганного чужой кровью Норрингтона, стоявшего на полуюте, уже не было сил даже рассмеяться. Щурясь вдаль, где сверкающая голубизна моря растворялась в жгучей синеве неба и удалялись испанские паруса, командор проявил несвойственную ему слабость, попытавшись прикинуться глухим. А рядом, в путанице оборванных снастей, корчила рожи сбежавшая мартышка, и Норрингтон давил усмешку, отводя глаза.
II
Но, если подумать, и в Порт-Ройале командора ничего хорошего не ждало. Поджидала его перспектива визита к счастливым новобрачным — с поздравлениями. А в качестве развлечения — разве что очередные жалобы на гарнизонное недоразумение, рядового Маллроу, проигравшего сослуживцам три бутылки малаги, доказывая, что лейтенант Гроувз способен догнать и перегнать собственную чистокровную кобылу, — с каковой целью, будучи на офицерском пикнике послан к ручью за водой, он выскочил из кустов с криком: «Удав! Громадный удав!», вскочил на эту самую кобылу и взял в галоп. Двое суток гарнизон потешался; на третий день выяснилось, что Маллроу, отправленный рассвирепевшим Гроувзом в наряд на кухню, заключил очередное скандальное пари, так сказать, не сходя с места — на сей раз с поваром, которого уверял, что лейтенант Джиллетт боится тараканов. В подтверждение чему, не мудрствуя лукаво, выловил таракана покрупнее и посадил в свежевыпеченный круассан, который собирался подать лейтенанту с утренним кофе… и ведь подал бы, если б не споткнулся и не выронил поднос на пороге кухни.
